Серый кардинал - Страница 51

Включая и выстрел мне в спину, чтобы убрать соперника с пути Оринды. Джо Дюк спросил у нее, видела ли она когда-нибудь у мужа ружье, которое было бы его собственным. И вместо того, чтобы ответить «нет», как сделала бы любая разумная женщина, она заявила, что под навесом в саду полно всякого барахла и там может лежать что угодно.

— А у Джо была возможность обыскать это место? Я имею в виду, проверим ли он, нет ли у Леонарда запаса пуль.

— Джо не может получить ордер на обыск, потому что нет реальных оснований для подозрения. И к тому же, думаю, ты знаешь, как легко купить такие специальные пули. И еще легче выбросить их. Нет способа доказать, что это именно то ружье, которое использовалось стрелявшим. Даже если удастся снять ржавчину, то нет пули, которая подходит к этому ружью. Та, которую мы в конце концов увидели, потерялась во время пожара. А в отеле никто так и не нашел гильзу.

Отец снова занялся бифштексом. Потом, положив нож и вилку, он продолжил:

— Я отвез «рейнджровер» в мастерскую Бэзила Рудда и попросил разобрать мотор, чтобы проверить систему маслоснабжения. В картере не было ничего, кроме масла. Со стороны такого механика, как Терри, это было совершенно непрофессионально. Я имею в виду, что он вставил заменитель пробки в картер. Но Бэзил Рудд не услышал от меня и слова против механика. И полагаю, что вреда он не принес.

— А мог бы и принести, — протянул я, на минуту задумался, потом спросил:

— Надеюсь, Леонарда Китченса не обвиняют в том, что у него имеются свечи?

— Если хочешь, смейся, но в лавке его садового центра торгуют пластмассовыми гномами и свечами, которые там украшают бантиками, ленточками и всякой такой чепухой.

— Свечи можно купить везде, — заключил я. — Как насчет пожара? Там тоже присутствовал Леонард Китченс?

— Он там был, — напомнил отец. А мне пришли на ум слова миссис Китченс, что ее Леонард любит хороший пожар.

— Пожарные выяснили причину возгорания?

Отец покачал головой.

— Они не сделали этого вовремя. Теперь некоторые из них неофициально говорят, что пожар мог начаться, если бы кто-то зажег в лавке свечи. Леонард Китченс яростно отрицает, что имел к этому какое-то отношение.

— А как ты сам думаешь?

Отец отпил немного вина. Он пытался приохотить меня к бургундскому, но, к его негодованию, мне диетическая кола все еще нравилась больше.

— По-моему, Леонард Китченс настолько прямолинеен, что способен почти на все. Проще всего думать о нем как о глупом осле с невероятно непропорциональными усами. Но люди, одержимые навязчивой идеей, вносят в мир реальное зло. И если у него все еще есть на меня зуб, то я хочу, чтобы он был там, где я могу его видеть.

Я попробовал вино. Оно мне и правда не нравилось.

— Сейчас ему нет смысла устраивать тебе несчастные случаи. Ведь ты уже избран.

— С людьми, подобными Китченсу, — вздохнул отец, — нельзя быть уверенным, что здравый смысл возьмет верх.

Ту ночь я провел в его квартире у пристани Кэнэри на Темзе. Большие окна выходили на широкую реку, где когда-то смотрели в небо стрелы кранов и деловито сновали пароходы. Отец не помнил, что тут когда-то были доки. Они у него ассоциировались только с политикой. «Очень давний рычаг в политической тактике», — сказал он. Прежний офис-квартира (где он из дома руководил своей фирмой, дающей консультации по вложениям капитала) находился в двух милях от Уайтхолла. И отец каждый день совершал прогулку по набережной к новому офису. Это укрепляло ноги и явно поддерживало в форме мускулатуру.

Он просто источал бодрость и энтузиазм. Хотя он мой отец, но и я ощущал его энергию, и меня ошеломляла его жизненная сила.

Кстати, я глубоко любил его. И, кстати, я чувствовал свою полную неспособность сравниться с ним по силе ума и целеустремленности. Понадобились годы, чтобы я понял — этого мне не дано.

На следующее утро после его первой речи я сел на Паддингтонском вокзале на ранний поезд в Эксетер и под стук колес переместился от отраженной славы к анонимности.

В Эксетере, один из восьми тысяч живущих там постоянно студентов, я проплыл через университетскую жизнь, не привлекая внимания. Я впитывал массу различных исчислений, линейную алгебру, страховое дело, теорию распределения и приближался к диплому бакалавра по математике и бухгалтерскому учету. И поскольку под руку подвернулись краткосрочные языковые курсы, я выучил французский. И мой словарь вырос от слов piste и ecurie (скаковая дорожка и конюшня) до закона и порядка.

Я старался как можно чаще ездить в конюшню Сталлуорти и не пропускать тренировки с Будущим Сары. А иногда по субботам участвовал на нем в скачках. После первого взлета гнедого в качестве новичка находить скачки, в которых возможна победа для сильного, но неэффектного скакуна, оказалось трудным. Но и просто участие радовало меня. Мы занимали четвертое, пятое, шестое место. Одно легкое падение и никаких упреков.

Однажды в очень холодную декабрьскую субботу в конце моего первого семестра я стоял на трибуне в Тонтоне и смотрел, как одна из лошадей конюшни Сталлуорти стремительно и плавно первой приближалась к прыжку через последнее препятствие на дистанции. И вдруг забор развалился и рухнул, сбив лошадь с ног и ударив ее по шее.

Служащие поставили вокруг места катастрофы щиты и с помощью лебедки убрали тело лошади. Минут через десять я подошел к Сталлуорти, пытавшемуся успокоить владелицу скакуна. Плачущие леди не были специальностью Сталлуорти. Сначала он попросил меня найти Джима, потом отменил свое распоряжение и просто передал рыдающую женщину мне, сказав, чтобы я повел ее выпить. Многие тренеры бледнели и дрожали от потрясения, когда погибали их лошади.